На сей раз Константин Сергеевич снял мистическую притчу о полуслепой воспитаннице приюта при монастыре (Василиса Денисова), которой некий олигарх Островой (Максим Суханов) предлагает дать денег на операцию и вернуть зрение, но при условии, что девушка выйдет за него замуж. Героиня соглашается, но ее христианские принципы идут вразрез с образом жизни ее будущего супруга, который мнит себя будущим царем и даже князем мира сего, практически Антихристом. Страшный финал неизбежен...
«Берем абсолютные ценности, вносим их в этот мир – и что получается?»
– Пять лет назад, несмотря на успех фильма «Роль» на нашем фестивале, вы боялись за свое будущее и сказали в интервью: «Боюсь, из этих экскрементов я могу и не вынырнуть с новым замыслом. Это меня пугает и бросает в холодный пот. Непонятно, куда выныривать из этого ужаса...» Вы вынырнули с фильмом «Сквозь черное стекло». Как это получилось?
К.Л. Неужели я так сказал? Какой мрачный человек... Никогда не знаешь, как выныриваешь. Упорным трудом, что я могу сказать. Было очень непросто найти финансирование, получить деньги от Минкульта, они у нас основные, увы... Увы, потому что у меня впечатление, что мне дали что-то, когда все всё получили. В виде исключения: «Дадим и этому...» Несмотря на мою многолетнюю деятельность в отечественном кино, более пятидесяти фестивалей и всякие прочие заслуги. Денег дали, но минимум. Появились иностранные партнеры, однако в процессе некоторые из них стали уходить в сторону. Европейский кинофонд Eurimages почему-то не дал денег, хотя всегда давал. Я понимаю, какая в мире ситуация, я отнесся к этому всему спокойно. Но факт тот, что снимать становится всё труднее и труднее.
– Но получилось же?
К.Л. Да, получилось. Как я говорю группе: усилиями неимоверного мастерства. Из ничего сделать всё... Мы экономили на всем. И сняли фильм, который производит впечатление дорогого, что, конечно, смешно.
– В фильме есть явные отсылки к Достоевскому, в частности, к «Кроткой», и портрет Достоевского в кадре тоже есть...
К.Л. Первый вариант сценария так и назывался: «Вариация на тему Достоевского» – и имелась в виду именно «Кроткая».
– Но я бы не удивился, если бы узнал, что приюты и правда торгуют воспитанницами...
К.Л. Нет, такой коллизии, что девочку продают, в фильме нет.
– Но ее фактически обменивают на ремонт дома...
К.Л. Нет, директриса ее уговаривает из лучших чувств. Всё просто: выйдешь замуж за богатого – твоя судьба состоялась. Неважно, по любви или как. Директриса смотрит телевизор, читает книжки вроде «Как выйти замуж за богатого» и искренне не понимает, как можно иначе. Тем более, что девочке вернут зрение. А заодно и ремонт будет – чем плохо-то? Это сложившаяся система ценностей, вошедшая в плоть и кровь. И по контрасту – настоятельница монастыря, у нее другая точка зрения. Мне и нужно было радикальное столкновение: берем абсолютные ценности, вносим их в этот мир – и что получается? То, что получается...
– Кстати о Достоевском: вам ведь как-то предлагали снять фильм по Достоевскому, да?
К.Л. У меня в жизни было два предложения покинуть пределы отечества и что-то снять. Первый раз такое случилось после моего первого Каннского фестиваля, в 1987 году, я там был с «Письмами мертвого человека». Продюсер Пьер Нова очень сильно хотел, чтобы я снял «Отель "Танатос"» по Андре Моруа, причем я сам же это предложил. Но я уже начал сочинять «Посетителя музея», фильм, которым очень горел. Нова даже приезжал в Москву со мной разговаривать. Не сложилось. Я говорил друзьям: «Да ладно, за мной великая страна, я такое сниму...» Страна рухнула, не прошло и двух недель, я остался без средств к существованию...
А во второй раз – да, это был как раз Достоевский. В 1990 году, когда почва уже дрожала под ногами. На «Ленфильм» приехал американский продюсер Менахем Голан, посмотрел «Посетителя музея», нашел меня и предложил сделать фильм по Достоевскому. Но так мутно он всё это излагал, что я стал подозревать, что он втянет меня в чудовищную авантюру и опозорит на всю оставшуюся жизнь. Я ушел от этого разговора...
– Немного похоже коллизию фильма «Сквозь черное стекло».
К.Л. Ну да. Я бы заработал много денег, но – не сложилось, не срослось. Нутро мое восстало диссидентское...
То, над чем дважды рыдал Дмитрий Быков
– У Острового есть черты каких-то реальных олигархов? Мне кажется, он больше похож на бандитов 90-х, чем на нынешних лощеных, холеных, изысканных нефтяных и прочих королей...
К.Л. Да они все разные. Они холеные и лощеные, но внутри сидит биография, как эти деньги делались. Я кое-что знаю от знакомых, которые с ними общаются. Есть среди них люди интеллигентные, тихие банкиры... Но мне важен был не типологический олигарха образ по Чернышевскому – Белинскому, а тема власти – на уровне почти онтологического противоречия между властью и абсолютными ценностями. Фильм – о людях, которые стремятся к власти, потому что им нужна власть над миром. А кто князь мира сего?.. Вот это зло в них и сидит. Олигарх в фильме умен, но это ум с левой стороны, так сказать, со стороны зла. И такой ум сейчас побеждает как мировоззрение: циничный, практичный, лишенный нравственный основы.
В фильме такой ум сталкивается с какой-то девочкой из интерната, с «бессильными мира сего», как сказал Достоевский. Что может девочка сделать ему плохого? Ничего, кроме того, что выколет себе же глаза. Но этот сюжет почему-то оказывает влияние на зрителей – у них в душе что-то начинает происходить. Дмитрий Быков – уж на что мудрый человек, большой толстый мужчина – дважды рыдал на фильме, о чем и написал. Значит, механизм работает – эмоциональный механизм искусства. Я это нутром художника почувствовал – и держался этого сюжета до последнего, иногда самому себе удивляясь, потому что пошло кино какое-то не мое. Хотя на самом деле мое, по своей главной теме.
– Я задал этот вопрос Максиму Суханову, задам и вам. Понятно, что герой – зло, Антихрист, и кому он нужен, тому Бог уже не нужен. И у вас получается, что бороться с этим злом – никак, разве только себя же и принести в жертву...
К.Л. Повторяя опыт святой Луции Сиракузской, между прочим. Это все-таки метафора по сути своей... Насилием можно, но это было бы другое кино. Тогда надо было делать историю про этого парня, который влюбился в героиню. Он ведь не зря празднует день рождения Че Гевары. У них с девушкой был бы роман, а тут олигарх с бандитами, а с другой – стороны парень и его друзья, свобода на баррикадах...
– Это было бы не ваше кино?
К.Л. Не в этом дело. Оно было бы... не такое интересное. Ушло бы от Достоевского к современному криминальному триллеру: столкновение двух группировок и так далее. А мне важно было духовное столкновение. Олигарх ведь тоже не так прост, в нем благодаря в том числе Максиму Суханову есть и магия, и глубина. Если эта девушка – его духовный противник, то и он – ее духовный противник, понимаете? Они на равных. У него ведь есть предчувствия, он будто бы знает, что происходит. Но и девочка эта – не простая, ей уготована судьба современной святой. Не зря там появляется икона святой Матроны Московской, святой ХХ века. Это многослойная история. Верхний слой – мелодраматический, Золушка, анти-Золушка, но чем дальше, тем всё глубже и мистичнее.
– Мы тут поспорили с коллегой – она говорит, что ваш новый фильм могут понять только русские, я говорю, что он по сути христианский, а значит, доступен всем. Рассудите нас.
К.Л. Ну, Европа ведь тоже христианская. Может, какое-то особое русское понимание и есть, но почему фильм не понять и европейцам? У них есть святая Луция. Западноевропейская культурная традиция впитала христианское понимание мира. Отвержение плоти как искупление... Любовь к таким обостренным темам, идущая от Федора Михайловича – она в русской культуре, безусловно, есть. Но эта традиция присуща как и европейской литературе, и не зря режиссеры Европы так обожают ставить Достоевского.
– Вы как-то сказали, что вам близки апокалиптические темы, что ваши фильмы – про «перманентный Страшный суд». Вы ощущаете, что мы живем в конце времен?
К.Л. У меня такое художническое мышление, оно меня заносит на такие вот темы. Видимо, это связано с моим видением, пониманием мира, очень глубоким, даже мне самому до конца не понятным. Я с этим давно смирился и живу. Мир предлагает мне такие возможности для его прочтения. Это не я виноват, это мир вокруг меня виноват. Измените мир – и я стану другим.
«Трава еще не подросла, понимаете?»
– У вас в кадре подчеркивается современный российский «царизм»: рядом с иконами – портреты патриарха...
К.Л. Это во всех монастырях так. Факт реальности!
– Футболки с Путиным...
К.Л. Во всех ларьках!
– Портрет Николая II в ресторане...
К.Л. Да, и официант подойдет и расскажет вам, как он любит Николая II. Это всё факты реальности. Моя задача была дать портрет времени. Когд это всё сложилось, я понял, что это очень резкое высказывание. Ну, значит, будет резким, раз так оно всё и есть. Повторяю: измените мир – и я не буду вам показывать футболки с Путиным. Этот олигарх в фильме ведь делает деньги на военной промышленности, как вы заметили, и это тоже образ времени. Я сделал в результате диссидентское кино о современности. Времена такие.
– Ваш олигарх ведь хочет занять место царя...
К.Л. Да, и слово «царь» проходит красной нитью через весь фильм. И я это не связывал напрямую с лозунгом протестов «Ты нам не царь», но – попал вот... У меня была сцена, в которой олигарх показывает на портрет Николая и говорит официанту: «Вот таким царем я и буду. Запомни этот день – ты сегодня царя видел». Вот вам царь, вы такого хотите – вы такого и получите. Но потом я понял, что это будет перебор. И фразу убрал. Оно и так прочтется, а вот нарочитости не хотелось бы.
– Откуда в людях такая страсть к царям? Это влияние пропаганды – или что-то большее?
К.Л. Пропаганда это всего лишь использует. Вероятно, многовековое рабство, которое существовало в России, оставило какие-то следы. Помните, когда был проект «Имя России», за Сталина проголосовало множество народа. За Сталина!.. Вот как это? Это и есть рабское мышление, когда человек голосует за то, чтобы кто-то над ним стоял. Так рассуждают рабы. Я думаю, это подсознательные всплески, но власть их, ясно, использует в своих интересах. Ситуация тяжелая... Я прислушиваюсь к тому, что говорит на эту тему Кончаловский, он умный человек западной ориентации и, в отличие от многих, знает, о чем говорит, он видел и одну систему, и другую...
– Кончаловский в статье «Недомолотая мука русской истории» призывает малочисленный средний класс России к «историческому терпению» – опять же к вопросу о борьбе со злом.
К.Л. Я думаю, он прав в этом, у него огромный опыт. Потому что другой путь – «ничего ждать и терпеть не надо, завтра революция!», а чем это в России кончается – мы знаем. Всё упирается в уровень культуры. Ее почти нет, ее очень мало, это очевидно на каждом шагу. Трава еще не подросла, понимаете? Это не значит, что надо сидеть сложа руки. Надо делать дело и идти эволюционным путем. Но эволюционным путем могут идти только люди, имеющие определенную внутреннюю культуру. Не имеющие хотят всё и сразу, с помощью оружия – и желательно по дороге свести счеты с теми, кто их раздражал в силу своего таланта, богатства и так далее. И если спичку бросить...
Другое дело – подрастет ли трава, нарастет ли культура. Меня пугает, знаете, старый анекдот: как ни собирай детали, всё автомат Калашникова получается. Я же помню брежневское время, этих комсомольских вожаков отвратительных. И сейчас они такие же – кто при бизнесе, кто в начальниках. Те же люди! Так же они меня поучают, как снимать кино, только вместо «идеология» говорят «коммерция». Но они всегда при власти. Это у них инстинкт, к власти стремиться. И художники, которые продавали себя власти, всё так же себя ей продают. Им неважно, какая власть, главное – себя продать и оказаться поближе к кормушке. Сейчас пошли статьи о том, что творилось в Фонде кино, какие немереные деньги давались на патриотические блокбастеры. Конечно, если вбухать в рекламу сто миллионов, будет прокат. У нас никакой рекламы, кроме слов Димы Быкова... А потом они мне говорят: если у вас не будет хорошего проката, мы вам денег не дадим. Мрачные у меня предчувствия...
– Вы как художник чувствуете что-то положительное в той динамике, которая все-таки, наверное, есть?
К.Л. Вижу. Я преподаю, наблюдаю за другим поколением. Эти люди родились в другое время, воспитаны по-другому, они не конформисты. Они мечтают делать другое кино, свободнее себя чувствуют, что-то из них вырастет. А вот из нас что будет?.. Ужасно, что всё вернулось и догнивает. И будет догнивать какое-то время. Жизнь ведь короче, чем период их догнивания... Хочется снять то, что хочется снять. Жалко.