Преступление и наказание

18.10.2006

И хотя последние кадры своего “Преступления и наказания” режиссер Дмитрий Светозаров осилит лишь в декабре этого года, уже сейчас понятно, что проект весьма оригинален. Достоевский растянут автором на восемь серий. Мать Раскольникова играет Елена Яковлева, Свидригайлова — Александр Балуев, на роли Сонечки Мармеладовой и Родиона Раскольникова приглашена не засвеченная пока молодежь — Полина Филоненко и Владимир Кошевой. Владимир так вошел в образ студента Родиона, что играючи освоил приемы художественной рубки.

Он даже интервью о своей жизни “под Достоевским” давал, поигрывая топориком. Такое вот слияние личного “Я” с киноперсонажем.

Он и Родион

— Твой образ совпадает с тем, как представлял себе Раскольникова в школе?
— Мой образ — работа многих людей. Гример и художник по костюмам сказали: будет вот так-то! Выбора не оставалось. Правда, у меня было два варианта костюма, спросили, какой больше нравится — коричневый или черный. А я как дальтоник — для меня они абсолютно одинаковые!
     — Сколько времени “съедает” Родион Романович?
     — Очень много. Мне и сны снятся: площадка, жужжание камеры… Съемки идут каждый день, почти без выходных. Из-за Достоевского я отказался от нескольких других предложений. Потому что сегодня играть Раскольникова, а послезавтра — Тютькина невозможно. В свободные часы стараюсь ходить в Мариинский театр. Там я отдыхаю. Если честно, я до сих пор не знаю, каким получится мой герой. Он живет как бы “без кожи”. И точно могу сказать, что Родион не беспросветный мерзавец, а человек, находящийся в начале своего душевного развития. Думаю, что финал будет для многих неожиданным.
     — Что оказалось самым сложным в работе?
     — Приходится много молчать в кадре. Ведь можно сказать “да!” словами, а можно посмотреть так, что зритель прочтет это “да!”. Таких нюансов в картине много. Недавно снимался эпизод, где Раскольникову приносят повестку и он теряет сознание от страха. Репетировали долго и тщательно. Светозаров очень бережно относится к тексту и пытается переложить то, что написано у Федора Михайловича, на кинематографический язык. В эпоху профессионально непрофессиональных людей такой режиссер — большая редкость. У нас мощный технический арсенал. Задействована движущаяся камера. Была очень напряженная сцена с Афросиньей. С длинными проходами по улицам, огромным монологом. Камера “бежала” впереди, а я должен был держаться на определенном расстоянии, попадать в “нерв”, пропускать текст через себя, да еще и за светом правильным следить. Длилось это часов десять. Была очень трудная (и технически, и творчески) сцена кошмара Раскольникова. Я летел с крутой лестницы по перилам. А вокруг стояла большая массовка. Одна из сложнейших сцен объяснения с мамой, которую играет Елена Яковлева. И конечно, апогей: Раскольников целует землю на Сенной площади.

Эти желтые ботинки

— Когда тебя утвердили на роль, какие были чувства?
— Паника, тревога, сомнения, бессонные ночи. А вообще-то я не сразу поверил в реальность происходящего, когда получил SMS: “Ты утвержден”. Ведь на пробы не стремился. Просто на наш спектакль “Флорентийская трагедия” пришла Александра Колонистова, которая работает в команде “Преступления и наказания”. И пригласила меня на встречу с режиссером, не сказав, что это и зачем. Я познакомился с Дмитрием Иосифовичем, он сообщил, что видел сюжет о “Флорентийской трагедии” по ТВ, а потом вдруг и говорит: “Ставлю “Преступление и наказание”. Хотите пробоваться на Раскольникова?” В моей голове пронеслось: “Наверное, какой-то передел. Не будет же он Достоевского снимать?” А оказалось, что Федор Михайлович и есть. На пробах была сцена с Сонечкой Мармеладовой. Я пришел с выученным текстом, но образ Раскольникова в голове был довольно размытый. Не успел перечитать роман. Тряслись руки и ноги, мне дали костюм. Когда я увидел те ботинки (сейчас их покажу!), пришел в восторг. Таня Дорожкина, художник по костюмам, попросила своих помощниц их разносить. В итоге ботинки превратились в исторический раритет. Такое ощущение, что из прошлого века!
— Как прошло погружение в Достоевского?
— Светозаров подает все реплики тихонечко, чуть ли не шепотом. И эта интонация, это магическое проникновение в подкорку и гипнотический голос остаются с тобой. С таким ощущением я и въехал в Федора Михайловича. Кстати, режиссер всегда дает нам время перед съемкой на погружение. Наша суетная жизнь, увы, нужной атмосфере не способствует. Многому вообще пришлось учиться заново. По системе Светозарова — мало слушать режиссера, оператора и всех остальных творцов. Надо еще уметь доверять своей интуиции. В кино так со мной раньше не работали. Сейчас мы с Дмитрием Иосифовичем начали разговаривать на “птичьем” языке, почти без слов. Понимаем друг друга.

И кнут, и пряник

— С лестницы во сне Раскольникова ты сам летел, без дублера?
— Каждый день проделываю почти каскадерские трюки. Сцена, когда Родиона бьют кнутом по спине, далась мне большой кровью. Мы снимали на мосту в центре города, набежало безумное количество зевак, и второй режиссер был вынужден убирать толпу народа и машины. Более того, на этот же мост в тот день претендовала еще одна съемочная группа, нас было непросто развести… И был очень страшный дубль, когда зацепили кнутом горло и потянули на себя. Чуть не задохнулся, а красную полосу на шее гримеры замазывали неделю. Но пленка шла, надо было работать, хотя и схватился за кнут руками, думал не о себе, а о том, как не испортить дубль.
 — Компьютерная графика в “Преступлении” планируется?
 — Без нее никуда. Особенно при съемках натуры. Художникам-постановщикам приходится декорировать улицы. Потому что Петербурга Достоевского уже нет. Много стеклопакетов, и мостовые пришлось “одевать” резиновым булыжником, который в кадре не отличишь от настоящего. Кстати, в картине много антикварных вещей, их отыскивали по музеям и коллекционерам. “Преступление и наказание” — это история человека, который загнан в щель. Поэтому у нас будут маленькие улочки, все такое неказистое... Комната Родиона вообще похожа на гроб. Мы снимаем ее в здании на Конюшенной площади.
— Неужели среди всего этого мрака ни у кого не просыпается чувство юмора?
— Конечно, веселимся. И операторская группа, и костюмеры, и гримеры, и актеры. За кадром шутки-юмор, отмечаем дни рождения, сотый кадр, трехсотый… Недавно подумали, а не открыть ли дело: “Раскольников и сыновья”? Реклама: “Избавляем от старушек. Недорого”. 1 сентября мне исполнилось 30 лет, ребята очень трогательно поздравили.
— Коллеги завидуют, что ты получил такую роль?
— Да уж... Кто-то говорит гадости в глаза, кто-то тщательно их скрывает. “Очень рад за тебя…” — но тоном, полным яда. Почему-то всех зацепил именно Раскольников, хотя у меня и до этого были большие роли в кино. У Рогожкина в фильме “Своя чужая жизнь” я играл Этьена Фаберже на французском языке. Моей женой по сценарию была Лиза Боярская, а моим другом — Михаил Елисеев. На этой картине мы все трое и подружились. (Надеюсь, Лиза с Мишей выйдут на сцену в нашем новом спектакле, тьфу-тьфу!) А после сериала “Тайная стража” меня почему-то узнают водители такси. Очень смешно, летели с Мишей в Таиланд, и девушка на паспортном контроле вдруг говорит: “А вы нас в заложники брать не будете?” Вчера в кафе подошли дочка с мамой: “Вы играете Раскольникова, удачи!” Попросили автограф. Приятно.
     
      Р.S. ЗА КАДРОМ:
     • Старушку Кошевой зарубил не сразу. С манекеном пришлось снимать много дублей, так как топор отскакивал от резиновой головы, не желая в нее вонзаться.
     • “Начальник” компьютерной графики Игорь Плаксин объяснил, что трюк с убийством самый простейший. Кусок кадра, в котором топор вонзается в болванку, совместят с реальным изображением “бабушки” Веры Карповой. Гораздо дольше пришлось работать над “Прологом”. Там камера летит с 28-метровой высоты, выхватывая из контекста города дома, аллеи, людей и кареты. Упирается она в лицо Раскольникова.
     • Для того чтобы погружение в мир Федора Михайловича прошло успешнее, Дмитрий Светозаров посоветовал актерам использовать музыку. Слушать перед съемками что-нибудь мрачное и деструктивное. Фонотека многих существенно пополнилась авангардом. На ура пошла серия “хромающих” вальсов Олега Каравайчука.

Наталья Черных, Московский Комсомолец, 18.10.2006